Как ты себя идентифицируешь в профессиональном поле?
Я выполняю поддерживающую роль — в первую очередь фокусируюсь на текстах, помогаю дизайнерам заполнить этот пробел, выразить свой голос и идеи.
Когда я присоединилась к ESH, старалась, скорее, занять позицию коммуникатора и переводчика. В том числе и потому, что это изначально моя профессия по образованию: я лингвист, работала с английским и испанским. Эта роль «проводника» прослеживается во всём, чем я занималась. Например, в детском научном музее я переводила научные идеи на более доступный, популярный язык, а в центре современного искусства помогала людям находить связь с искусством через тексты. Примерно то же самое я пытаюсь делать сейчас.
Когда ты говоришь, что твоя роль — поддерживающая, что именно ты имеешь в виду? Какой смысл вкладываешь в это слово?
Я не прихожу с собственными идеями или повесткой, которую хочу продвинуть. Моя задача — помочь ребятам чётко сформулировать и выразить мысли и идеи, которые они хотят транслировать.
Бывали ли у тебя такие ситуации, когда ты была содержательно не согласна с тезисом или с идеей, которую тебе нужно было ретранслировать?
К счастью, нет. Я изначально начала работать с ESH, потому что чувствовала идейную близость. Одна из первых вещей, которую меня попросили сделать, не была связана напрямую со студией — она касалась политической ситуации в России. После этого у меня не было ощущения, что я себе противоречу или иду против своих убеждений.
У тебя не было подобных конфликтов вообще ни в одном проекте?
Когда такие конфликты могли возникнуть или возникали, то совместная работа прекращалась.
Раньше я работала в муниципальном учреждении в России, но когда началась война, моя работа развалилась, потому что идеологически продолжать её было невозможно.
Это был момент серьезного переосмысления работы и жизни. Решения, связанные с этим периодом, до сих пор приходится принимать, иногда в условиях близких к выживанию.
Сейчас для меня особенно важно заниматься тем, что меня поддерживает и вдохновляет. Я поняла, что это и привилегия, и необходимость.
И даже работа в ESH иногда дается нелегко — бывает трудно поддерживать чувство связи с тем, что делаешь, когда работаешь удаленно в ситуации эмиграции.
Ты не чувствуешь связи с людьми или эффекта, результата своей работы?
Как раз результат я чувствую, он вполне измерим, и я вижу пользу от того, что я делаю. Но поддерживать связь с коллегами и оставаться в курсе общей повестки бывает довольно тяжело, когда все работают удаленно — часто не чувствую включенности в процессы.
Это связано именно с форматом удаленной работы или с какими-то другими факторами?
Скорее с моим личным контекстом, в котором я сейчас нахожусь. Мне даже с тобой говорить по-русски довольно непривычно, потому что в повседневной жизни я почти не использую русский язык. Чувствую себя немного одичавшей, даже простые социальные взаимодействия требуют больше усилий и ресурсов. Порой ощущаю себя, будто во сне, с легким чувством дереализации.
А какая часть работы с текстами для тебя самая неприятная?
Первое, что приходит на ум — их конечность. Иногда сложно быть решительной: как редактору, мне нужно не просто предлагать разные решения, но и выбрать одно, лучшее. В этом плане меня очень выручает обратная связь от команды — я ей полностью доверяю. В ESH есть эта доверительная атмосфера, которая убирает излишние тревоги: нет ощущения, что кто-то пытается подловить тебя на ошибке. Вместо этого я чувствую, что мы вместе всегда стараемся прийти к классному результату.
Есть ли разница в том, как ESH звучит на английском и на русском?
Да, думаю, разница есть, и она зависит от того, какой формат мы используем. На русском ESH часто звучит голосами самих ребят, и в этом случае моя задача — впитать их идеи и настроение, чтобы максимально точно передать их в тексте.
На английском у меня, наверное, немного больше свободы. Здесь нет корпуса текстов, написанных самими ребятами. Плюс мы используем другой формат — это были популяризирующие статьи или тексты, которые демонстрировали нашу экспертность и помогали продавать продукт. Может быть, это более конформный такой жанр — но тон ESH в них тоже остается вдумчивым, спокойным, с юмором.
На каком языке тебе легче писать тексты, проявлять характер ESH?
Когда в студии у меня появилась задача писать и думать на английском, мне давалось это легче! Дело в том, что большая часть медиа, которые я потребляла, были на английском — поэтому этот язык стал для меня естественным инструментом. Особенно когда дело касалось юмора или чего-то лёгкого, передавать это на английском было проще. Плюс, сами темы — статьи про дизайн или контент для соцсетей дизайн-студий — для меня больше существовали именно в англоязычном контексте. Получилась такая жанровая игра — следование стилю и целям жанра.
На русском языке мне было вполне удобно писать для ESH, потому что до этого я работала с современным искусством, а ребята, как думающие и рефлексирующие дизайнеры, размышляют о своей работе в схожем ключе.
Думаю, что процесс концептуализации внутри студии иногда перекликается с тем, что происходит с выставками и с художественным производством.
Вопрос про легкость отношений с неродным языком — как ты их воспринимаешь? Может быть, ты не хочешь и никогда не хотела, чтобы это был дар свыше, как это бывает у билингвов, например. И тебе нравится, что ты именно выстроила свою систему отношений.
Английский язык для меня был в каком-то смысле подарком. Я учила его с детства, но в России мне всегда казалось, что потенциал этих отношений реализуется не в полной мере. С испанским и французским всё сложилось иначе. Учить испанский, находясь в Сибири и не имея никаких прямых источников связи с языком — это вызов! Если бы я не поехала в Испанию на месяц в третьем курсе и не почувствовала бы связь с языком, вряд ли смогла бы его выучить до приличного уровня. Но подарка, как с английским, не случилось. С французским мои отношения сейчас складываются более естественно, хотя и в другом экзистенциальном контексте, более тяжелом с эмоциональной точки зрения.
Помогает ли тебе твоя профессиональная идентичность в эмиграции?
Да, как минимум, я это уже частично проходила — процесс адаптации к новому культурному контексту для меня более понятен и структурирован. Но вот с языком всё не так просто. Иногда включается перфекционизм: хочется, чтобы тебя поняли именно так, как ты задумала. Значительная часть фрустрации связана со сложностью точно выразить свою мысль или страхом быть непонятной. Мое мышление заточено на то, чтобы с помощью текста и речи наиболее точно выразить свои мысли, и мне сложно абстрагироваться от своего опыта. Вместе с этим осознаю, что мой опыт и образование — это привилегия, и это помогает преодолевать трудности.
Как у тебя выстроены отношения с качеством и перфекционизмом?
Я часто ловлю себя на том, что мне хотелось бы получить большую экспертность через образование, обновить знания и получить подтверждение уровня, с которым я работаю. Я, например, сейчас не лезу сильно в копирайтинг или в более коммерческие штуки, потому что мне не хватает в этом опыта и навыков. Ещё на этапе выбора проектов я ограничиваю себя, стараясь углубляться в задачи, в которых точно могу сделать хороший результат.
Когда я уже беру проект, стараюсь выкладываться по максимуму, и здесь помогает чёткое понимание целей и задач для каждого текста.
Что касается перфекционизма, то для меня это стремление не к идеалу, а к завершенности.
Пожалуй, в этом и кроется мой интерес к текстам: есть какое-то дофаминовое удовлетворение, когда каждая деталь находит свое место, как часть пазла, и всё наконец складывается в цельную картину.
Пишешь ли ты какие-то художественные тексты для себя?
Нет, я поэтому раньше и упомянула, что мне больше нравится помогать транслировать чужие идеи, чем выражать свои. Для меня текст — это больше про эмпатию, про то, чтобы поставить себя на место аудитории, нежели общаться от своего лица.
Какой проект ты хотела бы сейчас заполучить?
Для меня сейчас такой проект — это настроить жизнь в эмиграции, переизобрести себя в новом контексте и понять, что из себя представляет моё сообщество сейчас.
Есть ли у тебя какая-то лингвистическая мечта?
Сейчас я подрабатываю в сувенирном магазине в одном классном музее, который открыл мой друг, швейцарский художник. В нём продаётся много книг местных авторов, большинство — на французском языке. Через эту связь с книгами мне хочется настроить связь с миром вокруг, и, наверное, сейчас моя небольшая мечта — начать читать эти книги в оригинале, чтобы лучше понимать людей и культуру, в которой я теперь работаю и живу.
*** * ***
Это интервью сделано в рамках документального проекта о людях дизайн-студии ESH — Insights. Интервью взяла Полина Дрожкова.
Больше информации о проекте на сайте insights.eshgruppa.com.
